Дневники из Дурки

В больницу я стал собираться сам на этот раз. Надел костюм, чтобы приняли по-интеллигентному. Мне идет костюм. Я очень устал от общения с мамой, не было покоя ни днем, ни ночью. Папу своего не помню, от него у меня африканские губы, смуглая кожа и курчавые волосы. Как могут принять в Кащенко, я знал еще с первого посещения этого заведения.

В первый мой заезд в Кащенко после милиции, очень давно, тоже из-за конфликта с мамой, меня всю ночь продержали «на вязках», т.е. привязанного к постели. А потом была аудиенция у врача, который узнал, как я говорил с мамой, и дал мне в глаз. С пола меня поднимали коллеги-пациенты . В этот раз я приготовился и надел костюм. В машине с медбратьями я решил принять мусульманство. Произнес положенные слова, но не учел, что медбратья сами не мусульмане, поэтому ничего не получилось. Один из санитаров, когда я ждал в приемном отделении, подлетел ко мне, хотел ударить… но передумал благодаря моему спокойствию и строгому костюму.

С кем еще удалось пообщаться на родном, на французском? Удалось пообщаться с чернокожим студентом Государственного Института Физической Культуры, который начал учиться на первом курсе в сентябре. А в октябре он попал в Кащенко. По-русски не говорил совсем, может быть поэтому и попал сюда. Звали его Рафаэль.

Я пел ему песню Карлы Бруни «Рафаэль», чтобы поднять настроение товарищу по несчастью. Очень интересный по-своему, застенчивый, тихий мальчик-студент ростом больше двух метров. Баскетболист. В институте физкультуры он оказался, как я понимаю, благодаря своему росту и таланту баскетболиста. Я спросил его достаточно ли ему длины больничной кровати, а он ответил, что чаще всего он спит с согнутыми в коленях ногами.

Он приехал в Россию учиться из Сенегала и думаю не за этим...

Ну и третий. Афро-африканец из Кот-д'Ивуара, который прекрасно говорит по-русски, выпускник Патриса Лумумбы. Его зовут Гийом. Черный, как обуглившаяся головешка, он постоянно заступался за Рафаэля, про которого шла речь выше. Поскольку обидеть художника может каждый, заступаться приходилось часто.

У Гийома есть русская гражданская жена, которая его навещала. Это придавало ему статус! Но он тоже собирался к депортации из России, поскольку он, наверное, нарушил правила пребывания в стране. Медсестры его любили за обаяние с акцентом и называли «мой шоколадный заяц».

Среди нас был еще и настоящий испанец. Лежал все время в надзорной палате. Назовем его Педро. Педро имел вид суровый и непреклонный, подобно конкистадорам. Загорелый, темноволосый, покрытый шерстью, в общем, типичный испанец.

Он приехал, чтобы воевать за Россию на Донбассе. Мужик не учел, что там российских войск нет и быть не может. И он был очень удивлен, что за свой благородный порыв получил лечение нашими психиатрами. Педро по-русски полный ноль.

Один из молодых парней из нашей пятой палаты вызвался переводить слова Педро для врачей. Когда я выписывался его повели на осмотр врачами в другое здание, вместе с удачно подвернувшимся для докторов самодеятельным переводчиком с испанского.

Такая вот любовь к нашей Родине. Такие вот приключения иностранцев в России. Дык очень скучал по родным, которые остались во Вьетнаме. «Мама, папа, братишка, сестренка…». Я сам жил от прихода мамы до ее прихода. Один раз еще навестил двоюродный брат с женой, было очень приятно.

К испанцу прийти было не кому. Я поделился с ним маминой колбасой и чаем.

Однажды после прихода мамы у меня началась истерика: «Я не хочу ничего, я домой хочу. Мама забери меня домой». А мне уже под сорок лет. Слезы градом. «Она (мама) может сделать так, что я в любой момент вернусь сюда». Это так. И мне опять здесь могут легко сломать нос. И я опять буду докуривать бычки за другими.

Но она ходила ко мне каждый день как на работу. С тяжелыми сумками полными едой, а также с сигаретами. Ели и курили все мои новые друзья и благодарили. Там многие лежат подолгу. Гораздо легче тем, к кому приходят родные или друзья.